Коннетабль Франции (фр. Connétable de France) — высшая военная государственная должность в средневековом Французском королевстве.

В Восточной Римской империи функции «великого конюшего» (лат. comes stabuli) были связаны с конюшней и лошадьми. Comites stabuli командовали обычно императорской конницей. От Византии усвоило эту должность Франкское государство. Только в XII в. во Франции коннетабль (зачастую из баронского рода Монморанси) занимает высшие государственные должности. Ему принадлежит верховный надзор над всеми королевскими войсками; он — первое лицо после короля, и на войне пользуется властью вроде римского диктатора. Особенно подозрительно относились короли к лицам, облеченным такой властью во время гражданских войн.

@темы: Das Worterbuch

---

Харуки Мураками, «Угри»

Мэй Касавара позвонила мне в половине четвертого утра. Естественно, я в такое время крепко спал. Погрузившись с головой в жижу сна, мягкого и теплого, словно бархат, увязнув в ней вместе с какими-то угрями и резиновыми сапогами, я вкушал плоды пусть и временного, но весьма действенного счастья. И в этот момент раздался телефонный звонок.
Дзынь-дзынь.
Сначала исчезли плоды, затем угри и резиновые сапоги, а под конец исчезла и жижа. Я остался один. Совсем один, мужчина тридцати семи лет, пьяный, не избалованный любовью окружающих. Кто посмел отнять у меня угрей и резиновые сапоги?
Дзынь-дзынь.
– Алло, – сказала Мэй Касавара. – Алло.
– Да, слушаю, – ответил я.
– Это я, Мэй Касавара. Извини, что так поздно. Но у меня опять появились муравьи. У них теперь муравейник на подоконнике в кухне. Те, которых мы прогнали из ванной в прошлый раз, теперь перетащили свой муравейник сюда. Вот именно, все переползли. И притащили с собой еще каких-то белых личинок – наверное, детенышей. Так противно. Принеси, пожалуйста, еще разок тот спрей. Я понимаю, что сейчас очень поздно, но я терпеть не могу муравьев. Сам знаешь.
В кромешной тьме я энергично потряс головой. Кто это – Мэй Касавара? Кто она такая, чтобы похищать угрей из моей головы?
И я задал ей этот вопрос прямо в лоб.
– Ой, простите, пожалуйста. Кажется, я ошиблась, – сказала Мэй Касавара с искренним сожалением в голосе. – Из-за этих муравьев я совершенно запуталась. Потому что они все вместе перетащили свой муравейник. Пожалуйста, простите.
Мэй Касавара первой повесила трубку, а я так и остался со своей в руке. Где-то в этом мире муравьи перетаскивают муравейники, а Мэй Касаваре нужна чья-то помощь.
Я вздохнул, закутался в одеяло, закрыл глаза и вновь стал искать в жиже теплого сна дружелюбных угрей.

@темы: Die Prosa

---

18.12.2011 в 15:45

Пишет  akiakiaki:

@темы: Jambalaya

---

Эрих Зелигманн Фромм (нем. Erich Seligmann Fromm; 23 марта 1900, Франкфурт-на-Майне — 18 марта 1980, Локарно) — немецкий социолог, философ, социальный психолог, психоаналитик, представитель Франкфуртской школы, один из основателей неофрейдизма и фрейдомарксизма.

…

Эрих Фромм родился в семье ортодоксальных иудеев. Его мать Роза Фромм, в девичестве Краузе, была дочерью раввина, эмигрировавшего из России. Отец Эриха, Нафтали Фромм, также был сыном и внуком раввинов, и хотя занимался торговлей, сохранял и поддерживал в семье ортодоксальные религиозные традиции.
Ну я не могла оставить эти факты без внимания.

Быть означает давать выражение всем задаткам, талантам и дарованиям, которыми наделен каждый из нас. Это значит преодолевать узкие рамки своего собственного «я», развивать и обновлять себя и при этом проявлять интерес и любовь к другим, желание не брать, а давать. <…> Лучше всего, вероятно, модус бытия может быть описан символически, как это подсказал мне Макс Хунзигер. Синий стакан кажется синим, когда через него проходит свет, потому что он поглощает все другие цвета и, таким образом, не пропускает их. Значит, мы называем стакан «синим» именно потому, что он не задерживает синие волны (волны с частотой ~ 440—485 нм, которые мы воспринимаем как синий цвет), то есть не по признаку того, что он сохраняет, а по признаку того, что он сквозь себя пропускает.

«Иметь или быть»

@темы: Die Prosa

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Жорж Дюамель, «Ода нескольким людям» (перевод О.Э.М.)

Равнины, чей разбег дает величье небу,
Долина мрачная, что выщерблена понемногу
Или, кто знает, размыта взыскующей русла водой;
Слишком круглый горизонт, ломающий свой обруч;
И эти нивы в праздной пробежке проселочных дорог, —
Не уйти мне от вас без глухого ропота,
Без гнева и сожаленья.

…

Я надолго останусь прислужник застекленных домов.
Улица, бегущая в косноязычном порядке,
Верные крыши, не шелохнувшись рассекающие грохот,
Как на толстых канатах закрепившиеся баржи,
И верхушки строений, чьей растительной силы
С трудом хватает на небольшой подъем, —
Так сегодня насыщается зренье!

Примите меня, спутники, примите меня, товарищи,
Я уже вернулся и учусь влачить взгляд,
Уже готовый потускнеть в спеленутом пространстве.
Этот взгляд! Я сказал бы: доброхотный поток,
Царственно решившийся на ступенчатый спуск,
Когда его заманивают в береговые шоры,
Чтоб запрудить и бросить в рабство.

О, линейные пучки разбегающихся домов,
Скрещенья и пересеченья бесчисленной архитектуры,
Коварные засады хитрых плоскостей
И каменные вздутые ребра,
Заплетенные в воздухе, как натянутые реи,
Чтоб взгляд спускался по ним, скользя,
К лицам спутников льнуть.

И здесь остается владычное небо.
Но лишь бегло удается разглядеть его основу,
Когда тучи проходят охотничьей лавой —
Одна за другой в разрыве стен.
На выручку, спутники! Любовь пьет охотнее влагу
В чудной и выпуклой линзе зрачков,
Чем в голубом расщепе крыш.

На выручку, спутники. Примите человека
С затуманенным ликом и страхом в плечах,
Несущего объем для вашей душевной меры
И знающего цену касаньям руки, —
Примите меня, спутники, с тысячью глаз и улыбок,
Ведь я отвернулся от высоких и нежных зрелищ
Ради зрелища вас одних.

Ведь я уже не вижу, а только помню
Хрупкое двухсердие, набухшее от свежей росы.
Что с усильем расталкивает рыхлые комья
В апреле, — зерно, с которым я знаком.
Я уже не вижу буйной игры
Бешеных оперений, встающих дыбом,
По сломанным крючьям ветвей.

Я не буду высматривать зеленых посошков,
Загнутых, как палец, отпирающий створку,
Тех посошков, что землю пройдут насквозь
И выпрямится стройной свечкой...
Я не услышу выстрела хлопушек,
Искривленных и раздражительных стручков,
Лопающихся в полдень.

Зато я нагляжусь на руки, на ваши руки,
В очередь подчиненные двум господам:
Прихоти разума, бегущего впереди движенья,
И приказу плоти, хозяйки своей.
И я увижу вены ваших рук, современники,
Узловатые и раздутые вены —
Или томно прозрачные.

О, не прячьте от меня
Подергиванья плеч,
Плохо скрываемую примету огорченья,
И начинающуюся дрожь подбородка —
Первую ласточку задержанных слез.
Дайте отразиться в братских зрачках
Полуумерщвленной и разорванной улыбке,
Чарующей слепок лица.

И я забуду лоб зеленых холмогорий,
Когда гроза, ворочаясь, как разбуженный зверь,
Туда— сюда бросается на синьку неба,
И размытая страхом лазурь бесцветна, как трус.
И уже не подумаю о деревьях с большой кроной,
Внезапно перетряхивающих корзину листвы,
Для бега, ни с места, под корень.

Все эти простые и гремящие вещи, —
Эта страшная распря вещества,
Это упорство пластов и поколений,
Сила зрелищ, я искал ее — зачем?
Ради вашей беседы под сурдинку, мои спутники,
Ради накопленья образов и чувств,
Говорящих о вас, мои спутники.

Нет, через силу мне без вас что— нибудь лелеять —
Будь то рыжий туман, что, цепляясь, ведет
Борону по земле, стриженной под гребенку,
Будь то огромная пряжа паучья,
Между борозд находка раскосого солнца,
Будь то лицо воспаленное туч
В промельке листьев березы.

Но если я уже привязан к этой цепи,
Несу с другими груз гремучих кандалов, —
Пускай моя тюрьма не будет волчьей ссылкой;
Не бойтесь приближеньем спугнуть мое плечо.
Говорите со мной словами с наковальни обихода
И не стесняйтесь смехом и крупной солью шуток,
Ваша радость нужна и прекрасна.

О! Больше не жалеть! Пусть теплое слиянье
Всех ваших голосов в могущественный хор
Во мне старинное уймет глухое беспокойство,
Как наслоенный шум от правильных дыханий,
Вырастая в гуденье над кровельным сном,
Навсегда в моей памяти покрывает громы,
Раскованные ветром из скрипучих стволов.

@темы: Die Poesie

---

13.12.2011 в 19:52

Пишет  Крысолов:

@темы: Jambalaya

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Из воспоминаний Н. Е. Штемпель

Надежда Яковлевна послала нас на рынок купить мяса. Идея была довольно фантастической. В те времена я совершенно не занималась хозяйством… Осип Эмильевич в этом вопросе был умудрен не более. Мы довольно долго ходили по рынку… в полной растерянности… Вдруг Осип Эмильевич исчез. «Наташа! Наташа! Идите скорее сюда!» Подхожу. Он стоит, сияющий, около какой-то женщины, которая продает восковых утят: красных, зеленых, желтых. «Давайте купим всех утят». Проблема с мясом решена. Денег больше нет, и мы, счастливые, отправились домой.
Надежда Яковлевна нас не ругала и не омрачила нашей радости… К вечеру захотелось есть. Тут уж нам не доверили денег, и мы втроем пошли в ближайший гастроном…

@темы: Die Prosa

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

20.11.2011 в 08:56

Пишет  The Dude:

via

@темы: Jambalaya

---

Сергей Довлатов, «Девять писем Тамаре Уржумовой»

Знаете что, Тамара, простите за дерзость, но я бы хотел написать Вам список из 30–40 книжек, которые, по-моему, следует прочесть. Большинство из них Вам, очевидно, знакомы, но это не страшно. Вы хоть будете знать, какие книги мне нравятся.
Начнем с соотечественников.
1. Если не читали, непременно возьмите Герцена, “Былое и думы”. Будете удивлены, насколько Герцен был “свой”, земной и ясный человек, насколько был умен и благороден. Беллетристику его читать не нужно. Очень разочаровывает.
2. Читайте “Бесы” Достоевского. Лучший прозаик всех времен и народов. Еще прочтите превосходный рассказ его “Чужая жена и муж под кроватью”. Очень на Дост<оевского> не похож.
3. “Севастопольские рассказы” и “Казаки” Л. Толстого.
4. Каждый год перечитывайте Куприна. Бунина и Андреева после него можно уже не читать, хотя оба они мастера.

Советской прозы не существует вообще.

…

Но есть отдельные отличные книжки. Их следует прочесть.
1. Весь Алексей Толстой. Особенно ранние рассказы. Их, кажется, называют “волжским циклом”.
2. Евгений Замятин. Его очень трудно достать. Расстрелян был в 37 году. Писатель лукавый, поверхностный, очень яркий. Если раздобудете, читайте, но осторожно и внимательно. Весь Замятин сделан на отходах от Достоевского.
3. Елена Гуро. Любимая писательница Мака. Тоже трудно достать. Довольно нудная тетка.
4. Очерки Ларисы Рейснер. Недавно было переиздание. Толстая красная книга. Вам очень понравится. Замечательные очерки о декабристах. Например, о Каховском. Рейснер, между прочим, была возлюбленной Троцкого.
5. Прочтите “Зависть” Олеши. Я не люблю эту книгу, но всем остальным она нравится.
6. Лев Славин “Наследник”.
7. Борис Пильняк. Все, что достанете. Скорей всего, не достанете ничего. Тоже расстрелян. (!)
8. Прочтите Тендрякова “За бегущим днем”. Любимый писатель Грубина. Эта книга есть в любой заводской библиотеке.
9. Аркадий Аверченко. Лучший советский юморист. Достать почти невозможно. Эмигрировал в 18 году(?).
10. М. Зощенко. Один сильно подточил советскую власть. Иногда пошловат, но очень смешно.
11. Виктор Конецкий. Довольно молодой ленинградец. Есть во всех библиотеках(?).
12. Юрий Казаков. Тоже из молодых. Рассказы у него изящные, чуть жеманные и кокетливые. Есть очень хорошие.
13. Разыщите рассказ Александра Грина “Комендант порта”.
(Тамара, я пропускаю такие хрестоматийные книги, как “Тихий Дон”, например.)

Теперь коснемся сухой английской прозы. В Англии нет художников, нет композиторов, нет поэтов, но есть отличная проза. Простая, многословная, я бы сказал, деловая проза. Вот, например, типично английская фраза. Из Честертона. Привожу на память, конечно, неточно:
“Покрой серого костюма мистера Монка нес в себе здоровый и бодрый дух английского социального компромисса, всю английскую непогоду с ее дождями и туманами, хотя в этот момент мистер Монк шагал по залитым солнцем холмам Калифорнии”.
Так. 1. Честертон.
2. Р. Олдингтон. Рассказы и “Смерть героя”.
3. Джон Уэйн. “Спеши вниз”.
4. Прочтите рассказы Герберта Уэллса. Например, “Волшебная лавка”.

Литература Франции прекрасна, как сама Франция. Французская проза иногда вычурна, чуть женственна. Но французы были превосходными стилистами.
1. Перечитайте “Милый друг”.
2. Жюль Ренар. “Рыжик”. Замечательная книжка. Ренара называли “карманным Мопассаном”.
3. Поль Гимар. Современный француз. Яхтсмен и боксер. Написал “Гаврскую улицу”.
4. Экзюпери. Я его не люблю, но всем нравится.
5. Жак Кокто. Отличные пьесы. “Бык на крыше” и т.д.
6. Марсель Пруст. Он Вам покажется трудным. Тоже отходы от Достоевского.
7. Перечитывайте Бальзака. Безоговорочно любимый писатель. Гений, попросту говоря. Прочтите “Шагреневую кожу”.

Немцев я вообще пропускаю, кроме одного, который не похож на немца. Немцы все философы и толстопузые бюргеры. Мне как-то пришлось читать Манна. Я чуть не подох от тоски и ненависти. Цвейг был хороший немец. Скорей даже француз, а не немец. И еще есть прекрасный совр<еменный> зап<адно>-герм<анский> писатель Генрих Бёлль. “...И не сказал ни единого слова”, “Дом без хозяина”. Есть еще “Бильярд в половине десятого”. Но в этой книжке Бёлль зануда и католик. Весь в догмах и проповедях. Ее читать не стоит.

Дальше американцы. В Америке нет литературных традиций. Да и бытовых традиций почти нет. Англичане, например, все дурные привычки превратили в традиции. И называют Англию страной традиций. А вот предшественниками великого американца Хемингуэя можно считать кого угодно, от Эсхила до Стендаля, от Библии до японских трехстиший. Американцы не только создали в литературе культ гангстеризма и женской инфернальности, придумали не только “золотого мальчика”, эдакого скрипача и боксера одновременно, эдакого громилу и вместе с тем эстета. Они рассказали о том, что такое поистине мужество, поистине честность, что такое простота, научили верить в удачу, в счастливый случай, верить в дорогу и в самого себя.
Два года назад умер Хемингуэй, писатель, которому я верил. Его кодексом была “Честная игра”. Всегда и во всем должна вестись честная игра. Мужчина должен быть прост и силен. Хладнокровных и рассудительных женщин он не любил. Все должно быть, как природа велела. Дети должны быть ребячливы, собаки послушны и т.д. Он любил легкую и теплую одежду, умных и чистых животных, сероглазых слабеньких женщин, и сам был широкоплечий человек с круглым кошачьим подбородком. Я Вам о нем напишу специальное письмо. Он был настоящий писатель. Перечитывайте все, им написанное. Особенно “Фиеста”, “Смерть после полудня”, “Белые слоны”, “Убийцы”, “В наше время”, “Там, где чисто, светло”.
2. Был еще Стивен Крейн. Прочтите “Голубой отель”. Любимый рассказ Хемингуэя.
3. Читайте Стейнбека. “Жемчужина” и “Зима тревоги нашей”.
4. Фолкнер. Есть такой сборник “Семь рассказов”. Вот его и прочтите.
5. Есть еще Сароян. Вильям Сароян, американский армянин. Очень мило, но фактура уже не та. Прочтите “Человеческую комедию”.
6. Джон Дос-Пассос “Манхэттен”. Очень стоящая книга.

@темы: Die Prosa

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Пишет  U.G.L.Y.:

я— идиот, которого надо немедленно убить, потому что я не читаю правил публикации

©

@темы: Jambalaya

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Dimmu Borgir

@темы: Die Musik

---

Осип Мандельштам, «Разговор о Данте» (1933)

По мере того как Дант все более и более становился не по плечу и публике следующих поколений и самим художникам, его обволакивали все большей и большей таинственностью. Сам автор стремился к ясному и отчетливому знанию. Для современников он был труден, был утомителен, но вознаграждал за это познанием. Дальше пошло гораздо хуже. Пышно развернулся невежественный культ дантовской мистики, лишенный, как и само понятие мистики, всякого конкретного содержания. Появился «таинственный» Дант французских гравюр, состоящий из капюшона, орлиного носа и чем-то промышляющий на скалах. У нас в России жертвой этого сластолюбивого невежества со стороны не читающих Данта восторженных его адептов явился ни кто, как Блок:

Тень Данта с профилем орлиным
О Новой Жизни мне поет...

Немыслимо читать песни Данта, не оборачивая их к современности. Они для этого созданы. Они снаряды для уловления будущего. Они требуют комментария в Futurum.

Позволю себе маленькое автобиографическое признание. Черноморские камушки, выбрасываемые приливом, оказали мне немалую помощь, когда созревала концепция этого разговора. Я откровенно советовался с халцедонами, сердоликами, кристаллическими гипсами, шпатами, кварцами и т.д. Тут я понял, что камень как бы дневник погоды, как бы метеорологический сгусток. Камень не что иное, как сама погода, выключенная из атмосферического и упрятанная в функциональное пространство. Для того чтобы это понять, надо себе представить, что все геологические изменения и самые сдвиги вполне разложимы на элементы погоды. В этом смысле метеорология первичнее минералогии, объемлет ее, омывает, одревливает и осмысливает.

Если бы залы Эрмитажа вдруг сошли с ума, если бы картины всех школ и мастеров вдруг сорвались с гвоздей, вошли друг в друга, смесились и наполнили комнатный воздух футуристическим ревом и неистовым красочным возбуждением, то получилось бы нечто подобное Дантовой «Комедии».

…

@темы: Die Prosa